Симфоническому оркестру радио «Орфей» недавно исполнилось 25 лет. Почти половину этого времени им руководит дирижер Сергей Кондрашев. Профессиональное портфолио музыканта включает в себя работу со многими прославленными коллективами, в том числе Национальным филармоническим оркестром России под управлением Владимира Спивакова, Российским национальным оркестром, который возглавляет Михаил Плетнев. Дирижер сотрудничает с «Новой оперой», Красноярским театром оперы и балета и театром «Кремлевский балет».
За время работы с радио «Орфей» Сергей Кондрашев показал себя принципиальным и очень требовательным наставником, который наряду с трепетным и внимательным подходом к произведениям классического наследия музыкального искусства всегда открыт к экспериментам.

– Сергей, на ваш взгляд, чего удалось достичь за эти годы?
– Главное достижение – оркестр стал полноценной творческой единицей. Десять лет назад оркестр не являлся даже малым симфоническим, а сейчас мы имеем качественный состав, способный решать серьезные задачи. Тем не менее всего лишь несколько лет назад я понял, что коллектив, которым я руковожу, – это действительно мой «инструмент». Он настроен и звучит так, как ты хочешь его слышать, и результат чаще всего такой, какой ты хочешь видеть. Проходит достаточно много времени, прежде чем дирижер это почувствует. Потому что я очень критично отношусь к своей работе.

– Вы как-то сказали, что «строительство культуры» происходит лишь тогда, когда человек искусства создает что-то новое. Значит ли это, что большая часть музыкантов является лишь талантливыми интерпретаторами?
– Да, на мой взгляд, большинство исполнителей является интерпретаторами и даже, может быть, эксплуататорами давно известного прекрасного музыкального материала. В силу своего таланта и дарования они, конечно же, поддерживают уже существующие направления, но настоящего процесса созидания, строительства культуры при этом действительно не происходит. В лучшем случае поддерживается или потихонечку разрушается то, что было сделано давно до нас, но новая музыка или совершенно забытая качественная старая не исполняется. Мы продолжаем радовать слух публики давно известными шедеврами.

– Но в отличие от большинства своих коллег Симфонический оркестр радио «Орфей» может похвастаться тем, что вернул нашим слушателям имена многих забытых русских композиторов…
– Да, в рамках проекта «Возрождаем наследие русских композиторов» с 2014 года мы записали и выпустили альбомы Георгия Катуара, Антона Аренского, Александра Мосолова, Леонида Половинкина, Николая Голованова, Алексея Животова и Владимира Дешевова. Цель этого проекта – вернуть слушателям произведения незаслуженно забытых русских и советских композиторов. Я понял для себя, что занимаюсь чем-то очень важным и невероятно интересным, тем, что в наше время мало кто делает. И в этом есть определенная миссия. Занимаемся этим уже восемь лет, так что обращение к такому материалу – это не поветрие сегодняшнего дня.

– Почему в программах оркестра всегда преобладает музыка отечественных композиторов?
– Я ни в коем случае не отменяю мировую классику, но отношу себя в первую очередь к популяризаторам русской музыки, поскольку считаю, что она незаслуженно редко звучит на концертных площадках. Все знают «Времена года» Вивальди, а о том, что у Римского-Корсакова есть «Ночь перед Рождеством», знают немногие, хотя Гоголя, конечно, читали все. «Снегурочка» тоже звучит только в театрах, а на концертных площадках фрагменты из оперы редко услышишь. Тем не менее мы с радостью играем популярнейшие балеты Чайковского и Прокофьева, музыку которых я очень люблю, как и артисты оркестра. Мы их сыграли уже больше сотни и рады исполнять вновь и вновь.

– Работа над проектом продолжается?
– За полчаса до нашего разговора я держал в руках новые для себя партитуры, от которых в прямом смысле слова пахло пылью десятилетий. Одна из них, судя по библиотечному формуляру, последний раз открывалась в 1935 году, вторая – в 1976-м. Происходит настоящее таинство, когда ты впервые открываешь ноты, размышляешь о том, будет ли эта музыка звучать, дашь ли ты новую жизнь этим сочинениям, записав их. Или все останется на полке.

– Вы строгий руководитель?
– Достаточно строгий. Зная это, оркестранты стараются работать и играть как можно лучше. Я уверен, что музыкант должен находиться в активном процессе даже в паузах, пусть он и замечательно знает какую-либо партию. Замешкайся артист на сотую долю секунды, и вся уникальная ткань музыкального произведения начинает деформироваться. Я требую от исполнителей, чтобы они на репетиции играли, как на концерте и на записи. Требую самоотдачи от людей в любой момент, когда они находятся с инструментом в оркестре. На мой взгляд, не существует такого: сегодня мы с вами поиграем шаляй-валяй, а завтра включим некий внутренний рубильник и развернемся на полную...

– Может ли участник оркестра высказать свою точку зрения насчет интерпретации музыкального произведения?
– На моей памяти ни на одной репетиции, на которых я присутствовал, а это были и репетиции оркестра Большого театра, и Государственного Академического симфонического оркестра России под управлением Евгения Светланова, и Московской филармонии, – никогда ничего подобного не происходило. А вот в приватных беседах дирижера с музыкантами, солистами, концертмейстерами – почему бы и нет? Лично я с радостью обсуждаю наполнение произведений интерпретациями солистов оркестра. И с удовольствием обсуждаю, какими они могли бы быть, как будут сыграны и какое видение у того или иного артиста на исполнение того или иного эпизода. Но превращать репетицию оркестра в новгородское или псковское вече нет никакой возможности, и на моих репетициях этого не будет.

– Вы учились у одних из лучших представителей дирижерской школы в нашей стране. Какой основной подход к этой профессии они диктовали?
– Я воспитывался в Московской консерватории у таких профессоров, которые уже не занимались вопросами ремесла или школярством. Это был высший пилотаж дирижерского искусства, которому мы учились у маэстро Эрмлера, Рождественского, Светланова на их концертах и спектаклях. А на уроках шел разбор каких-то конкретных ситуаций взаимодействия молодого дирижера и профессионального коллектива. Шли беседы общефилософского плана о музыке.

– Каково ваше видение процесса работы с оркестром и дирижирования?
– Я стараюсь аккумулировать все лучшее, что было до нас, и сохранять эти традиции, чтобы они не канули в Лету. Раньше, слушая оркестр по радио, можно было без объявления названия оркестра понять, что за коллектив звучит. Сегодня сделать это достаточно сложно, поскольку в плане исполнительства образовался некий среднестатистический уровень, и это достаточно грустно.

– То есть это не свидетельство того, что все стали прекрасно исполнять, а скорее свидетельство того, что все скатились примерно к одной точке?
– Наступила некая усредненность. Моя задача – равняться на лучшее, что я видел и слышал ранее, и стараться это лучшее сохранить на примере своего коллектива, насколько это возможно и насколько мы это можем сделать.

– Что же такое исчезло, чего нет у подавляющего большинства современных оркестров?
– Исчезло полнокровное звучание струнной группы, исчезла целостная мощь меди, пропало масштабное видение формы сочинения как единого целого. Исчезло ощущение некой грандиозности происходящего. Ощущение того, что ты находишься рядом с чем-то великим и могучим, происходящим в данный момент. Могу пояснить это на примере скульптуры. Я недавно впервые побывал в Волгограде и испытал какие-то невероятные чувства, оказавшись рядом с монументом Родины-матери Вучетича и Никитина и в Зале воинской славы. Это совершенно не те же ощущения, когда мы смотрим на такие творения на фотографиях или по телевизору. Даже сейчас, когда я говорю об этом мемориале, волнуюсь. От ржевского памятника советскому солдату похожее чувство трепета и грандиозности тоже возникло. А вот от звучания современных оркестров – нет…

– Значит, нужно заставить музыкантов иначе играть? Но ведь ноты-то одинаковые, как они могут звучать по-разному?
– Это прозвучит, может быть, немного пафосно, но нужно вдохнуть в музыкантов силу былого величия. Вернуть ощущение принадлежности к чему-то великому и грандиозному, не мелкому. Тому, что позволит артисту с ощущением выполненного долга и гордости выйти не только с концерта, но даже с обычной репетиции.

– Значит, речь не столько о профессионализме, сколько о психологии…
– И о психологии в том числе. О психоэмоциональной составляющей, имеющей отношение к профессии музыканта. Я могу объяснить это немного иначе: это то самое ощущение, когда обычный слушатель выходит с концерта и понимает, что на сцене произошло чудо. Или же он выходит из зала совершенно таким же, каким и вошел туда. Значит, на представлении или спектакле ничего не произошло. И в этом, кстати, прямая вина исполнителей. Плохо сделанная нами работа.

– А какова высшая награда для дирижера?
– Я никогда об этом не думал. Звания для меня ранее ничего не значили, и я никогда не стремился ни к титулам, ни к наградам, ни к конкурсам. Но, став заслуженным артистом, спустя какое-то время понял, что, наверное, уже что-то сделал в этой жизни. Но самым важным для меня было то, что одна из моих коллег (они мне никогда не льстят, зная, что я не верю и терпеть этого не могу), сказала: «Вы действительно заслужили!» И вот такие просто сказанные слова артиста, который трудится с тобой бок о бок, явились высшей наградой для меня на данный момент.

– И чего ждать от «Орфея» в ближайшее время?
– Если говорить об экспериментах со звуком, то они чаще касаются современной музыки. В основном они воспринимаются артистами благосклонно, но не всегда, особенно если нужно производить манипуляции с инструментами, отличающиеся от их традиционного использования. Часто это происходит на фестивале Московского союза композиторов «Московская осень». Что касается экспериментов сценических, то есть такие постановки, где оркестр выступает в качестве действующего лица. Иногда мы выходим на сцену не в классических костюмах – фраках и смокингах, а, например, в рабочей спецодежде, если такое требуется по сюжету постановки.
В нынешнем году мы продолжим проект «Возрождаем наследие русских композиторов» и представим новые имена и произведения.